Соль » 19 май 2011, 21:12
А маменька моя бывала в те поры так худо одета, что ее от прилавков отгоняли продавцы. У нее диабет был сахарный, диету надо было. Такая смешная она у меня букарашка была. Не пила, не курила сроду, иллюзиями какими-то жила, я по сравнению с ней - реалист и циник. За полгода до смерти на фоне инфаркта и гепаринотерапии у нее произошли кровоизлияния в сетчатку глаз. Правый отказал совсем. Левым видела кое-как через очки и лупу. Она уроки на дому давала до последнего дня жизни. Чтоб мне полегче было. Лекарства, то, се. Возьмет текст какой-нибудь, заранее прочитает и запомнит, у нее до последнего сказочная память была. А потом детишечка придет на урок, маменька книжечку берет и делает вид, что читает. А сама наизусть прет. Не знаю я, как сама выжила. Все, последняя ностальгия и больше не буду грузить. Просто день такой.
* * *
А я вела её за ручку... Когда бы в лучшие миры б!
На инсулиновую ручку я ей наклеивала рыб.
Цветные детские картинки, но с позолотой, ё-моё!
Как две мороженных сардинки, мы любовались на неё.
Ручные рыбы кочевали, повсюду были под рукой,
И под подушкой ночевали то в той больнице, то в другой.
Цен не сбавлял залётный Гиви и прикрывал торговлю в шесть.
Я ей ошкуривала киви и заставляла силой съесть.
Уж слишком помню эти стены, её дурные дневники,
её испоротые вены, цеплянья скрюченной руки,
и как кляла я смысл здравый, и гепарин, и диабет,
когда увидела, что правый не реагирует на свет.
О, сколько песен мы пропели, никой Карузо не пропел!
Как друг на друга мы шипели - Библейский аспид не шипел.
Из всех мастей нам пали червы, из всех сокровищ -
школьный мел,
а как она трепала нервы, никто на свете не умел.
В минуты редкого затишья, но и не только, вновь и вновь
я ей свои читала стишья, то про зверей, то про любовь.
Она меняла нож на тёрку и задыхалась до зари.
Она поставила "пятёрку" за "Желтый лис Экзюпери".
А в общем, не хватало фарта, хранитель с облака слинял.
Мы так бежали от инфаркта, а он нас трижды догонял.
Еще нас Нищность догоняла. Когда совсем изнемогла,
она себе не изменяла и без работы не смогла.
Мне в тягость быть не захотела, не камень, стало быть, Муму.
Приноровилось это тело давать уроки на дому.
Нам не светили деньги танты и свет в окошке, ну и пусть,
Я вслух читала ей диктанты, она учила наизусть.
Но вышли все земные сроки и силы добрые светил,
И за последние уроки ей так никто не заплатил.
Прикрыв глаза, как не увидеть ее больничную кровать?!
И что мне стоило не выдать ее вскрывать?!
Как я с нее снимала мерки, с лежащей в морге на полу
святой, революционерки... Как мне не выть, не выть в полу?!
Да кто здесь жил, кто здесь родился, хоть невзначай,
Чтоб стоил бы, чтобы сгодился подать ей чай?!
Уж как ни пели, ни рядились, вода и щи,
Вы ей в подметки не годились, прыщи! Прыщи!..
Она меня ночами будит, боюсь уколов, говорит...
Когда ее во мне не будет, неужто город не сгорит?
Она в такие дали тянет, вот покорячусь да пойду.
Когда ее во мне не станет, куда я, Господи, паду?!
Рыдают, верно, черти даже, а я вот рада - кто поймет? -
Что про меня - никто не скажет, не настрочит, не пропоет!!
Как расколовшийся кистень, весь белый свет я ненавижу,
И всем порокам потакая, коплю удары и грехи.
"АХ, НЕУЖЕЛИ БУДЕТ ДЕНЬ, КОГДА ТЕБЯ Я НЕ УВИЖУ?!"
"И КАК ЖЕ ТЫ, ЗМЕЯ ТАКАЯ, ТАКИЕ ШКРЯБАЕШЬ
СТИХИ?!"
"Уйдешь и придешь, но колодец останется колодцем." 48-ая гексаграмма))